провожали в аэропорту большой семьѐй, не осчастливила нас своим присутствием только Дильбер, занятая уходом за малышом.

Когда мы прибыли в Турцию, был полдень, и я смогла по достоинству оценить неземную красоту тамошних мест.

- Смотри, Айка! – оживлѐнно звал меня папа, указывая на величественный пейзаж: горы, возвышавшиеся над изумрудным морем.

- Красиво, - без энтузиазма буркнула я.

Мы поселись в пятизвѐздочном отеле с бассейном, теннисным кортом, великолепными ресторанами, сауной и массажными кабинетами.

-Ты будешь жить в этом номере, а я в номере напротив, не возражаешь? – спросил он, предложив мне, почему-то, двухместный номер.

Сам он поселился в одноместном номере напротив и прямо сиял от предвкушения отдыха. Мне было обидно, что папа так откровенно оживлѐн и радостен.

«Сразу бы сказал, что едет ради собственного удовольствия, а не ради лечения больной дочери...» - злопыхательствовала я, но папа не замечал моего настроения.

- Поужинаем, отдохнѐшь, а завтра начнѐм новую жизнь, у нас целых четыре недели, - многообещающе изрѐк он.

«За эти четыре недели я здесь умру от тоски!» - чуть не съязвила я, но решила, что даже, если это произойдѐт, то мне придѐтся умирать в одном из самых красивых уголков планеты, и успокоилась от этой мысли.

Утром после завтрака, отец посоветовал мне поплескаться в бассейне отеля, сообщив, что должен покинуть меня ради какого-то важного дела.

«Начинается, - расстроилась я. – Даже на курорте он не может обойтись без своих дел. Придѐтся заняться самолечением...»

Отец бодро попрощался и поспешил к выходу из ресторана. Я осталась в отеле, предоставленная самой себе. Вернувшись в номер, я повалялась немного, а потом стала вяло собираться в бассейн, где провела время до обеда. С наслаждением ныряя в воду, я думала, что жизнь, всѐ-таки, не так уж и плоха, если ты родился в таком живописном раю и растѐшь, не зная войны...

Я уже высушила волосы и сидела на балконе, потягивая колу, когда кто-то постучался в мою дверь.

- Buyurun!*¹ – крикнула я по-турецки и повернулась в сторону двери.

Дверь медленно отворилась, впустив в мой номер... маму! Заметно постаревшая, но такая же красивая и элегантная, она протянула ко мне руки.

- Аидочка, счастье моѐ!

- Ма-ма! – бросилась я к ней, и всю мою депрессию как рукой сняло. – Мамулик, где же ты была всѐ это время?

А павшая передо мной на колени мама, поддерживаемая моим ликующим отцом, неистово целовала меня, чмокая по всему телу, дыша тяжело и прерывисто. Папа же стоял за еѐ спиной с огромной сумкой в руке, глупо улыбаясь и не замечая скатывающихся на его супердорогую тенниску слѐз...

1. «Buyurun!» ( азерб.-тур.) – «Пожалуйте!» Здесь: «Входите!»

Глава 41

 

И наступила пора неземного блаженства: мы опять были втроѐм! Мы вновь были семьѐй, и хотя этому счастью суждено было длиться всего четыре недели, я была удовлетворена с лихвой. Мама поселилась в моѐм номере, и это тоже меня устраивало, потому что на первых порах я не могла наглядеться на неѐ, наговориться с нею. Однако в ресторан, к морю и на прогулки мы ходили втроѐм, под восхищѐнные взгляды обитателей отеля, наивно полагавших, что редко можно встретить подобные образцовые семьи...

Когда официанты и швейцары обращались к моей матери «енгя», что означает супруга брата или невестка, я, ликуя, требовала, чтобы отец одаривал их чаевыми. Надо сказать, что папа с удовольствием выполнял все мои прихоти, от души смеясь над моими эгоистичными и детскими выходками. Когда к нам обращались с вопросом: «Вы – из Азербайджана?», мама первая, к моему полному восторгу, который я выражала шумными восклицаниями, отвечала по-турецки: «evet».* ¹ Стоящий рядом папа лишь улыбался моей непосредственности, а я вела себя как шаловливый маленький ребѐнок, как будто пытаясь заполнить брешь в моѐм становлении, вернувшись в то время, когда я была лишена матери.

Горничная Мерел-абла, полнотелая турчанка с мягким голосом, убирающая в наших номерах, была безмерно счастлива, получая от моего отца невиданно щедрые чаевые. Она была настолько же чистоплотна, насколько любопытна.

- Почему ваш супруг остановился в соседнем номере? Почему у вас только один ребѐнок? – засыпала она вопросами покрывавшуюся от волнения красными пятнами маму.

- У отца сердечная болезнь, врачи рекомендуют ему спать в отдельной комнате, - не моргнув глазом, соврала я.

- Vay, yazık olmuş! Keçmiş olsun!*²... – сочувственно прослезилась горничная, и неизвестно, кому было выражено это сочувствие – к лишѐнной супружеских ласк моей матери, или к «больному» отцу, вынужденному вести аскетический образ жизни. Не мудрствуя лукаво, я нахально приняла это сочувствие в свой адрес.

Когда я соврала про мнимую болезнь папы, мама изумлѐнно воззрилась на меня, очевидно поражаясь моей изобретательности по части плутовства, но даже я, при всей моей находчивости, не могла ответить на все вопросы нашей горничной.

- Почему ваш супруг всегда расплачивается долларами, разве у вас нет своей денежной единицы? – спросила Мерел-абла.

- Есть, она называется манатом, а почему в нашей стране так популярны доллары, я не знаю...

А папа тем временем продолжал сыпать долларами, и мы его понимали: на наступившем после траура празднике не скупятся... Когда светившийся от счастья отец произнѐс за ужином в ресторане тост, признавшись, что мы –самые любимые его женщины на свете, я растаяла от счастья, потому что сердцем почувствовала, что он говорит правду.

Я чувствовала себя отмщѐнной за Дильбер и еѐ Кобру-мать, которые так жестоко обошлись со мной. (Хотя в глубине души я понимала, что бедняжка Дильбер вовсе не виновата в сложившейся ситуации, и такая же жертва архисложных обстоятельств, как и мы, я продолжала стойко ненавидеть еѐ, видя в ней разлучницу).

Папа же разошѐлся вовсю. Словно желая компенсировать маме всю еѐ безрадостную и трудную жизнь, в которую она себя добровольно загнала, он одаривал еѐ золотыми украшениями, которых в турецких бутиках было видимо-невидимо.

- Не балуй меня, Мурад, - смущалась мама.

- Кто же ещѐ тебя побалует, как не я? – не унимался отец, застѐгивая на еѐ шее золотое колье нежной вязки.

Я смотрела них, счастливая и умиротворѐнная…

Но через две недели наш энтузиазм начал угасать, и мы, не устававшие от бесконечных разговоров в первые дни, проводили вечера в неловком молчании. Почти оправившаяся от своего недуга, я стала чувствовать себя лишней в обществе двух безмерно любящих друг друга людей, которым